Шпион. Последний из могикан - Страница 156

156

— Все это я уже слышал и всему верю, — отозвался белый, увидев, что индеец смолк. — Но это же было задолго до того, как здесь появились англичане.

— На том месте, где сейчас стоит каштан, в то время росла сосна. Первые бледнолицые, которые пришли к нам, говорили не по-английски. Они приплыли на большой пироге в те дни, когда мои отцы вместе со всеми окрестными краснокожими людьми зарыли томагавк в землю. И тогда, Соколиный Глаз, — продолжал он, выдавая глубокое свое волнение лишь низкими гортанными звуками, придавшими речи удивительную мелодичность, — тогда, Соколиный Глаз, мы стали единым народом и были счастливы. Соленое озеро давало нам рыбу, лес — оленей, воздух — птиц. Мы брали себе жен, и они рожали нам детей. Мы поклонялись Великому духу, а макуасов держали на таком расстоянии, что до них не доносились даже звуки наших победных песен.

— А известно ли тебе что-нибудь о твоих собственных предках? — осведомился белый. — Для индейца ты — очень справедливый человек и, как я полагаю, унаследовал это от них. Они, наверно, были храбры в бою и мудры у костра совета.

— Мое племя — пращур всех народов, а сам я — беспримесный могиканин, — сказал индеец. — В жилах моих течет чистая кровь вождей, и такою она останется навсегда… Так вот, на нашей земле высадились голландцы и принесли моим соплеменникам огненную воду; люди пили ее до тех пор, пока им не почудилось, будто земля сливается с небом, и они в ослеплении своем решили, что видят наконец Великого духа. И тогда им пришлось расстаться со своей землей. Шаг за шагом их оттесняли от берегов, и теперь я, вождь и сагамор, вижу солнечные лучи лишь сквозь листву деревьев, и мне ни разу не удалось побывать на могилах моих отцов.

— Могилы — дело святое: они внушают благоговение и часто поддерживают человека в добрых намерениях, хоть сам-то я знаю, что мои кости останутся непогребенными — они истлеют в лесной глуши и достанутся волкам, — отозвался разведчик, глубоко тронутый сдержанной скорбью Чингачгука. — Но скажи, где теперь твои соплеменники, которые много весен тому назад пришли в страну родственных им делаваров?

— А где теперь цветы тех весенних дней? Опали и осыпались один за другим. Вот так, каждый в свой черед, отправились в страну духов и мои сородичи. Я еще на вершине горы, но мне тоже предстоит спуститься в долину; когда же за мною последует Ункас, кровь сагаморов иссякнет, потому что сын мой — последний из могикан.

— Ункас здесь, — проговорил совсем рядом с ним другой голос с тем же мягким гортанным акцентом. — Кто спрашивал Ункаса?

Белый охотник выхватил из-за пояса нож, и рука его невольно потянулась к ружью; Чингачгук же, услышав эти нежданные звуки, не шевельнулся и даже не повернул головы.

...

Последний из могикан. Худ. Андриолли

Еще через секунду молодой воин беззвучно проскользнул между собеседниками и уселся на берегу быстрого потока. Отец его ни единым восклицанием не выдал своего удивления, и несколько минут оба молчали, не задавая вопросов и не получая ответов, — каждый, казалось, ждал удобной минуты, когда можно будет заговорить, не выказав при этом ни женского любопытства, ни детской нетерпеливости. Белый, явно подражая обычаям индейцев, выпустил из рук ружье и тоже погрузился в сосредоточенное молчание. Наконец Чингачгук медленно перевел взгляд на сына и спросил:

— Не осмелились ли макуасы оставить отпечатки своих мокасин в этих лесах?

— Я шел по их следам и знаю, что число их равно числу пальцев на обеих моих руках, но они, как трусы, спрятались в чаще, — ответил молодой индеец.

— Мошенники высматривают, кого бы ограбить и скальпировать, — прибавил белый охотник, которого мы, по примеру его собеседников, будем именовать Соколиным Глазом. — Этот неугомонный француз Монкальм, без сомнения, зашлет лазутчиков даже в самый лагерь англичан, лишь бы вызнать, по какой дороге движутся наши.

— Довольно! — прервал его индеец-отец, взглянув в сторону заходящего солнца. — Мы выгоним их из кустов, как оленей. Поедим сегодня, Соколиный Глаз, а завтра покажем макуасам, что мы настоящие мужчины.

— Согласен и на то и на другое, — отозвался разведчик. — Но чтобы разбить этих мошенников-ирокезов, надо их сначала найти; а чтобы поесть, надо разжиться дичью… Ну, что ты скажешь! Стоит вспомнить про черта, как сразу хвост его видишь! Вот там, внизу, самый крупный олень, какого я встречаю за нынешнее лето. Смотри, Ункас, как он раздвигает рогами кусты! А теперь, — шепотом прибавил он, рассмеявшись беззвучно, как человек, привыкший всегда быть начеку, — ставлю три полных рога с порохом против одного фута вампума, что всажу ему пулю между глаз, и ближе к правому, чем к левому.

— Не может быть! — воскликнул молодой индеец, с юношеской порывистостью вскакивая с места. — Ведь над кустами видны лишь кончики его рогов.

— Он еще совсем мальчик, — бросил белый Чингачгуку, с усмешкой покачав головой. — Неужто он полагает, что охотник, видя часть животного, не сумеет определить, где все его тело?

Он вскинул ружье и уже совсем было собрался продемонстрировать свое искусство, которым так гордился, как вдруг старший индеец, подняв руку, отвел его оружие в сторону и проронил:

— Уж не хочешь ли ты боя с макуасами, Соколиный Глаз?

— Ну и чутье у этих индейцев! Откуда они только знают, что творится в лесу? — промолвил разведчик, опуская ружье и отворачиваясь, словно человек, признающий, что ошибся. — Придется тебе, Ункас, подстрелить оленя из лука, не то и впрямь свалим его мы, а достанется он на ужин этим ворам-ирокезам.

156