Шпион. Последний из могикан - Страница 168

168

— Ничего не видно! Всюду только тьма и покой дивной летней ночи, — прошептал Дункан. — Как любовались бы мы ландшафтом, как упивались бы его звенящей тишиной, будь это в другое время! Представьте себе на минуту, Кора, что вы в безопасности. То, что сейчас вселяет в вас ужас, сразу стало бы для вас источником наслаждения.

— Тс-с! — прервала его Алиса.

Предупреждение было излишним. Над рекой, словно взмыв с ее ложа и вылетев из стиснувших ее утесов, вновь разнесся тот же звук, прокатился по лесу, и отголоски его замерли где-то в отдалении.

— Может ли кто-нибудь из вас сказать, что это за вопль? — спросил Соколиный Глаз, когда отзвуки эха затерялись в лесу. — Если может, пусть скажет. Я же считаю, что таких звуков на земле не бывает.

— В таком случае здесь найдется человек, который сумеет рассеять ваше заблуждение, — возразил Дункан. — Мне этот звук хорошо знаком: я не раз слышал его на поле боя при обстоятельствах, нередко случающихся в жизни солдата. Это страшный крик, исторгаемый у лошади чаще всего болью, а иногда и страхом. Мой конь либо достался в жертву лесным хищникам, либо чует опасность, избежать которой бессилен. В пещере я еще мог не узнать этот звук, на открытом же воздухе не ошибусь.

Разведчик и его товарищи выслушали это простое объяснение с интересом людей, усваивающих новое понятие, которое вынуждает их отказаться от старых, не оправдавших себя представлений. Могикане, когда им стало ясно, в чем дело, ограничились своим обычным выразительным «ха!»; разведчик же, немного подумав, ответил:

— Не стану спорить — я плохо знаком с повадками лошадей, хотя и родился там, где их полным-полно. Вероятно, на берегу, у них над головами, собрались волки, и перепуганные животные на свой лад взывают к людям о помощи. Ункас, — окликнул он по-делаварски, — сядь в пирогу, спустись по течению да швырни горящей головней в стаю, иначе то, чего не сделать волкам, сделает страх, и к утру мы останемся без лошадей, а двигаться нам нужно быстро.

Молодой индеец, выполняя приказание, уже спустился к воде, как вдруг над рекой разнесся протяжный вой и тут же стал удаляться в глубь леса, словно чем-то напуганные звери добровольно отказались от своей добычи. Повинуясь инстинкту, Ункас поспешно вернулся обратно, и трое обитателей леса вновь принялись совещаться.

— Мы вроде охотников, много дней не видавших солнца и уже забывших, где север, где юг, — сказал Соколиный Глаз, отходя от могикан и приближаясь к своим подопечным. — Теперь мы опять распознаём приметы пути, и он очищен от терний. Сядьте-ка в тени берега — тут темнее, чем под соснами, и подождем, что еще ниспошлет нам господь. Говорите только шепотом, а еще лучше и разумнее будет, если каждый некоторое время побеседует с самим собой.

Тон разведчика по-прежнему оставался серьезным и внушительным, но в голосе его не чувствовалось больше суеверной тревоги. Было ясно, что его минутная слабость прошла, как только разрешилась загадка, которую не мог объяснить его опыт, и что он с присущими ему твердостью и мужеством готов встретить опасность, хотя полностью сознает ее истинные размеры. То же чувство, без сомнения, испытывали и могикане, разместившиеся так, чтобы, оставаясь незамеченными, видеть оба берега сразу. В этих обстоятельствах здравый смысл побудил Хейуорда и его спутниц последовать примеру своих мудрых проводников. Молодой офицер принес из пещеры охапку сассафраса, расстелил ее в проходе, соединявшем обе части убежища, и сестры спрятались там в безопасности от вражеских выстрелов и в полной уверенности, что им не грозит неожиданное нападение. Сам Хейуорд расположился неподалеку, чтобы иметь возможность переговариваться с ними, не повышая голоса и, следовательно, не подвергая их лишнему риску, а Давид, подражая обитателям леса, так ловко залег в расщелине скалы, что его неуклюжая фигура больше не привлекала к себе внимания.

Проходил час за часом, но все оставалось спокойно. Луна вошла в зенит, и ее кроткие лучи падали прямо на сестер, мирно уснувших в объятиях друг друга. Дункан накрыл девушек большой шалью Коры, лишив себя тем самым зрелища, которое так любил созерцать, и приклонил голову на камень, заменивший ему подушку. Давид издавал носом такие звуки, какие, если бы он бодрствовал, непременно оскорбили бы его тонкий слух. Одним словом, все, кроме Соколиного Глаза и могикан, поддались непреодолимой власти сна и утратили всякое представление о действительности. Только три бдительных стража не знали ни сна, ни отдыха. Неподвижные, как скала, с которой, казалось, срослись их тела, они лежали, не сводя глаз с деревьев, темными рядами окаймлявших берега узкого потока. Из их уст не вырывалось ни звука, и самый внимательный наблюдатель не решился бы сказать, дышат они или нет. Было совершенно очевидно, что такая необычная осторожность воспитана в них долгим опытом и что она — надежная порука против любой вражеской хитрости. Однако ничто не нарушало спокойствия ночи. Наконец луна зашла, и бледная полоска над верхушками деревьев чуть ниже излучины реки возвестила о приближении дня.

Только теперь Соколиный Глаз впервые пошевелился. Он прополз вдоль скалы и растолкал крепко спавшего Дункана.

— Пора в путь, — прошептал он. — Будите девушек и приготовьтесь сесть в пирогу, как только я подведу ее к скале.

— Спокойно ли прошла ночь? — осведомился Дункан. — Что до меня, то сон, кажется, поборол мою бдительность.

— Покамест все так же тихо, как в полночь. Но молчите и не мешкайте.

168