Шпион. Последний из могикан - Страница 240

240

— Делавар, — начал он, — ты хоть и принадлежишь к племени женщин, но выказал себя мужчиной. Я предложил бы тебе пищу, но тот, кто ест вместе с гуроном, становится его другом. Отдыхай с миром до восхода солнца, а с зарей узнаешь наше решение.

— Семь ночей и столько же летних дней я обходился без пищи, идя по следу гуронов, — холодно отозвался Ункас. — Сыны ленапе умеют идти тропой справедливости, не думая о еде.

— Два моих молодых воина преследуют твоего спутника, — продолжал гурон, не обратив внимания на похвальбу пленника. — Когда они вернутся, наши старейшины скажут, что ждет тебя — жизнь или смерть.

— Разве у гуронов нет ушей? — язвительно воскликнул Ункас. — С тех пор как делавар стал вашим пленником, он дважды слышал выстрелы хорошо знакомого ружья. Ваши молодые воины никогда не вернутся.

За этим уверенным заявлением последовала краткая зловещая пауза. Сообразив, что молодой могиканин намекает на роковое ружье Соколиного Глаза, Дункан подался вперед, чтобы лучше видеть, какое впечатление произведут эти слова на победителей. Но вождь ограничился весьма простым возражением:

— Если ленапе столь искусны, почему один из храбрейших их воинов находится здесь?

— Он преследовал убегавшего труса и попал в западню. Мудрого бобра — и того можно поймать.

С этими словами Ункас указал пальцем на одиноко сидевшего гурона, но не счел нужным дольше задерживать свое внимание на таком презренном существе. Ответ и сам вид говорившего произвели сильное впечатление на слушателей. Все взоры устремились на этого человека, и по толпе прокатился глухой угрожающий ропот. Зловещие звуки докатились до входа, в хижину стали протискиваться женщины и дети, и скоро там не осталось ни одного промежутка между плечами, из которого не выглядывало бы смуглое и полное жадного любопытства лицо.

Тем временем старейшины, расположившиеся в середине хижины, стали обмениваться короткими отрывистыми фразами. Впустую не тратилось ни слова: каждый выражал свое мнение просто и сжато. Затем вновь наступило долгое торжественное молчание. Каждому из присутствующих было известно, что оно — предвестник серьезного, важного решения. Стоявшие сзади приподнялись на цыпочки, и даже сам преступник, на минуту позабыв о своем позоре под наплывом более сильного чувства, поднял голову и тревожно уставился на темную группу вождей. Наконец глубокое, внушительное молчание было нарушено, и слово взял пожилой воин, о котором мы уже часто упоминали. Он поднялся с земли, прошел мимо неподвижного Ункаса и остановился перед преступником в величественной, исполненной достоинства позе. В ту же секунду старая ведьма с факелом в руке протиснулась в круг и, медленно приплясывая, забормотала бессвязные невнятные слова, очень похожие на заклинания. Хотя вторжение ее нарушало обычай, никто не обратил на это внимания.

Подойдя к Ункасу, она подняла пылающую головню так, чтобы красный отблеск ее падал на пленника и давал возможность разглядеть малейший признак волнения на его лице. Однако вождь могикан сохранял прежний твердый, надменный вид, и глаза его, словно не снисходя до ответа на пытливый взгляд старухи, были так упорно устремлены в пространство, как если бы они, преодолевая все преграды, смотрели в будущее. Удовлетворенная осмотром, женщина с довольным видом отошла от пленника и приблизилась к своему провинившемуся соплеменнику, чтобы подвергнуть его такому же испытанию.

Молодой гурон был в боевой раскраске, и одежда еле прикрывала его отменно сложенную фигуру. Свет отчетливо обрисовывал каждую его мышцу, и Дункан в ужасе отвернулся: он увидел, что индеец судорожно корчится от страха. При этом постыдном зрелище женщина издала жалобный вопль, но вождь протянул руку и мягко отстранил ее.

— Гибкий Тростник, — сказал он на языке гуронов, называя преступника по имени, — хотя Великий дух наделил тебя приятной для глаз наружностью, лучше бы ты не родился на свет. В деревне твой язык болтает громче всех, но в сражении немеет. Никто из моих молодых воинов не вгонит томагавк в боевой столб глубже тебя, но ни один из них не ударяет ингизов легче, нежели ты. Враг нагляделся на твою спину, но не знает, какого цвета твои глаза. Трижды тебя вызывали на бой, и трижды ты забывал дать ответ. Имя твое никогда больше не прозвучит в родном племени: оно уже забыто.

В то время как вождь произносил эти слова, разделяя фразы внушительными паузами, преступник поднял голову из почтения к годам и рангу говорящего. Стыд, ужас и гордость отчаянно боролись в нем, и борьба эта отражалась на выразительном лице. Его сузившиеся от отчаяния глаза блуждали, останавливаясь на лицах тех, от кого зависело его доброе имя, и на минуту гордость взяла в нем верх. Он встал на ноги, обнажил грудь и твердым взглядом встретил острый сверкающий нож, уже занесенный неумолимым судьей. Когда же оружие медленно вонзилось ему в тело, гурон даже улыбнулся, словно радуясь, что смерть не так страшна, как он думал, и тяжело рухнул лицом вниз к ногам сурового и непоколебимого Ункаса.

Женщина издала громкий жалобный вопль и швырнула факел на землю, погрузив помещение в непроглядный мрак. Зрители, содрогаясь, один за другим, словно потревоженные призраки, выскользнули из хижины, и Дункану почудилось, будто он остался наедине с трепещущим телом жертвы индейского правосудия.

Глава XXIV

Мудрец сказал, царь распустил совет,

240